Однако ницшевское понимание мировой ис¬тории, современной эпохи и истории христиан¬ства мы изложили, пожалуй, чересчур кратко. Конечно, принципиальная позиция Ницше яс¬на, но ведь порой дело именно в подробностях, а их-то мы и обошли, не говоря уже о неопре¬деленностях, сомнениях и противоречиях. Что же делать? Вдаваться во все подробности нам все равно не позволит объем этой книжки. На каких же нам остановиться?
Легко и приятно указывать на ошибки; не¬трудно также перечислить важнейшие факты, которые Ницше просто упустил из виду. А те его мысли, которые можно было бы оценить поло¬жительно, часто оказываются само собой разу¬меющимися и едва ли не общими местами. И все же попытаемся выделить несколько момен¬тов, заслуживающих положительной оценки.
Штудируя Ницше, мы научаемся видеть ре¬альные факты, улавливать психологические и социологические причинные связи; так, Ницше позволяет нам разглядеть отдельные нити запутаннейшего клубка следствий рессантимента, способного извратить все оценки и ценности.
Ницше снова адресует христианству старый, в значительной мере оправданный упрек, раз¬дававшийся с разных сторон, в том числе с XIII века с Дальнего Востока: христиане не исполняют того, чему учат, не делают сами того, что за¬поведано их священными книгами. Ницше фор¬мулирует это так: "Буддист поступает иначе, чем не-буддист; христианин поступает как все; хри¬стианство у него — для церемоний и создания особого настроения" (XV, 282).
Ницше настаивает на сознательности, ясно¬сти выбора перед лицом христианских требова¬ний, и прежде всего требований Нагорной про¬поведи: желаю лично я следовать им, или нет? Уклончивые отговорки он решительно отверга¬ет. Но в то же время он заставляет нас вдуматься в смысл великих, неразрешимых антиномий христианской действительности, присущих ей изначально и проявляющихся в вопросах: как соотносится вера и знание? как относится хри¬стианство к культуре? где подлинный и чистый источник христианства: в прораставшем сквозь столетия церковном предании, в котором рас¬крылось лишь то, что было заложено в семени, или только в священных книгах, или где-то раньше, до этих уже искаженных и замутненных документов?
Христианство есть феномен исторический, а следовательно, незавершенный во времени и многозначный в своих проявлениях. Ницше пы¬тался провести внутренние разграничения: здесь — сам Иисус; там — иные, всеизвращающие истоки, наследие поздней античности и иудаиз¬ма; вот, наконец, светские трансформации хри¬стианских ценностей: социализм, либерализм и демократия. Все эти разграничения, поскольку они касаются поддающихся объективации фак¬тов, имеют, в лучшем случае, ценность гипотез, которые подлежат проверке. Однако нередко рисуемые Ницше впечатляющие картины вовсе не поддаются проверке, ибо касаются не самих фактов, а лишь их толкования и оценки. У этих исторических картин совсем иной — не позна¬вательный — смысл и иная ценность. Они вы-ражают суть того, кто их увидел, его понимание самого себя, своей воли и своих ценностей, об¬наруживающееся при контакте с историей.
Однако все эти моменты озарения истиной и все эти критические вопросы интересуют нас не в первую очередь. Все это есть у Ницше, но не только у него. Сейчас нам важнее другое: ка¬ково значение описанного нами взгляда на все¬мирную историю для философии Ницше в це¬лом? Мы утверждаем: эти взгляды лишь пере¬дний план, поверхность; мышление Ницше го¬раздо глубже. Правда, на первый взгляд кажется, что именно эта концепция составляет абсолют¬ное содержание поздних, в особенности послед-них работ Ницше и выступает как окончатель¬ный, бесспорный результат его мысли и позна-ния; однако понимать его так упрощенно, как мы делали это до сих пор в нашем изложении, было бы несправедливо. Понять мыслителя — значит понять глубочайшие его мотивы. А та-ковые не открываются с первого взгляда; только упрощенно однозначную схему, какую мы пред¬лагали до сих пор, можно понять без всякого труда.
Посмотрим, не удастся ли нам теперь хоть немного продвинуться вглубь, следуя за путе¬водной нитью тех же ницшевских высказыва¬ний. Конечно, на этом пути нам едва ли удастся достичь ясности и непротиворечивости изложе¬ния, но зато мы сможем, во-первых, ощутить всю глубину открывшегося Ницше вопроса, а не просто увидеть в нем антихристианство; во-вто¬рых, если нам повезет, мы сможем увидеть соб¬ственно философское движение ницшевской мысли по направлению к истине — по ту сторону рационалистических альтернатив и произ¬вольных диалектических игр.
Первый шаг к такому пониманию мы сде¬лаем, вернувшись в нашему исходному вопросу: насколько обусловлен Ницше в своем мышле¬нии именно христианскими импульсами? И тут мы обнаружим, что сама по себе возможность увидеть мировую историю как нечто целое обя¬зана своим возникновением христианству. Но еще очевиднее христианское происхождение стремления к безусловной правдивости, из ко¬торого и проистекают главные нападки на хри¬стианство. Именно моральная безусловность та¬кой правдивости побуждает искать универсаль¬ного знания о мире, человеке, а также о самом христианстве и его истории.
Однако как только мы попытаемся рассмот¬реть, в чем же суть ницшевского христианства — а в том, что его концепция мировой истории, его представление о человеке и его стремление к безусловной правде, поддерживающие первые два, христианского происхождения, сомнений нет, — мы убедимся, что в его мышлении не ос¬талось ни следа от христианского содержания этих христианских формальных структур. Утра¬та содержания сказывается уже в том, каким об¬разом усвоил Ницше эти христианские импуль¬сы. А ближайшее следствие такой утраты — по¬ворот к нигилизму. Для самого Ницше источ¬ником нигилизма стала именно его форма хри¬стианства.
Однако и эти размышления — всего лишь предварительный шаг в сторону понимания Ницше; и лишь после того, как здесь нам все будет ясно, мы отважимся прыгнуть в неизве¬данную глубину подлинного Ницше.